Неточные совпадения
Левин встречал
в журналах статьи, о которых
шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику по
университету, основ естествознания, но никогда не сближал этих научных выводов о происхождении человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии, с теми вопросами о значении жизни и смерти для себя самого, которые
в последнее время чаще и чаще приходили ему на ум.
— Да, да, вы совершенно правы… вот я поскорей поступлю
в университет, и тогда все
пойдет… как по маслу…
Отец приказал мне учиться
в томском
университете на врача или адвоката, но я уехал
в Москву, решив, что
пойду в прокуратуру.
Самгин поднял с земли ветку и
пошел лукаво изогнутой между деревьев дорогой из тени
в свет и снова
в тень.
Шел и думал, что можно было не учиться
в гимназии и
университете четырнадцать лет для того, чтоб ездить по избитым дорогам на скверных лошадях
в неудобной бричке, с полудикими людями на козлах.
В голове, как медные пятаки
в кармане пальто, болтались, позванивали
в такт шагам слова...
— А ты — умен! На кой черт нужен твой ум? Какую твоим умом дыру заткнуть можно? Ну! Учитесь
в университетах, —
в чьих? Уйди!
Иди к черту! Вон…
— Как не готовили? Учили верхом ездить для военной службы, дали хороший почерк для гражданской. А
в университете: и права, и греческую, и латинскую мудрость, и государственные науки, чего не было? А все прахом
пошло. Ну-с, продолжайте, что же я такое?
— Художником… После
университета в академию
пойду…
В университете я не
пошел другой дорогой: я тотчас попал
в кружок.
— Послушай, братец, вот кандидат Московского
университета; он, вероятно, все знает, кроме службы; его величеству угодно, чтоб он ей у нас поучился. Займи его у себя
в канцелярии и докладывай мне особо. Завтра вы явитесь
в канцелярию
в девять утром, а теперь можете
идти. Да, позвольте, я забыл спросить, как вы пишете?
Не вынес больше отец, с него было довольно, он умер. Остались дети одни с матерью, кой-как перебиваясь с дня на день. Чем больше было нужд, тем больше работали сыновья; трое блестящим образом окончили курс
в университете и вышли кандидатами. Старшие уехали
в Петербург, оба отличные математики, они, сверх службы (один во флоте, другой
в инженерах), давали уроки и, отказывая себе во всем,
посылали в семью вырученные деньги.
Так сложился, например, наш кружок и встретил
в университете, уже готовым, кружок сунгуровский. Направление его было, как и наше, больше политическое, чем научное. Круг Станкевича, образовавшийся
в то же время, был равно близок и равно далек с обоими. Он
шел другим путем, его интересы были чисто теоретические.
Мудрые правила — со всеми быть учтивым и ни с кем близким, никому не доверяться — столько же способствовали этим сближениям, как неотлучная мысль, с которой мы вступили
в университет, — мысль, что здесь совершатся наши мечты, что здесь мы бросим семена, положим основу союзу. Мы были уверены, что из этой аудитории выйдет та фаланга, которая
пойдет вслед за Пестелем и Рылеевым, и что мы будем
в ней.
Расставшись с Мишанкой и
послав Мисанке заочно благословение, Золотухина оставила княжеский дом и вновь появилась
в Словущенском. Но уже не ездила кормиться по соседям, а солидно прожила лет шесть своим домком и при своем капитале. Умирая, она была утешена, что оба сына ее пристроены. Мишанка имел кафедру
в Московском
университете, а Мисанка,
в чине губернского секретаря, пользовался благоволением начальства и репутацией примерного столоначальника.
Однажды, когда все
в квартире улеглись и темнота комнаты наполнилась тихим дыханием сна, я долго не спал и ворочался на своей постели. Я думал о том, куда
идти по окончании гимназии.
Университет был закрыт, у матери средств не было, чтобы мне готовиться еще год на аттестат зрелости…
— Тебе надо ехать
в университет, Вильгельм, — сказал старый Райнер после этого грустного, поэтического лета снов и мечтаний сына. —
В Женеве теперь пиэтисты,
в Лозанне и Фрейбурге иезуиты. Надо быть подальше от этих католических пауков. Я тебя
посылаю в Германию. Сначала поучись
в Берлине, а потом можешь перейти
в Гейдельберг и Бонн.
« Занятия мои, — продолжал он далее, —
идут по-прежнему: я скоро буду брать уроки из итальянского языка и эстетики, которой будет учить меня профессор Шевырев [Шевырев Степан Петрович (1806—1864) — профессор литературы
в Московском
университете, критик и поэт.
Я, когда вышел из
университета, то много занимался русской историей, и меня всегда и больше всего поражала эпоха междуцарствия: страшная пора — Москва без царя, неприятель и неприятель всякий, — поляки, украинцы и даже черкесы, —
в самом центре государства; Москва приказывает, грозит, молит к Казани, к Вологде, к Новгороду, — отовсюду молчание, и потом вдруг, как бы мгновенно, пробудилось сознание опасности; все разом встало, сплотилось,
в год какой-нибудь вышвырнули неприятеля; и покуда, заметьте,
шла вся эта неурядица, самым правильным образом происходил суд, собирались подати, формировались новые рати, и вряд ли это не народная наша черта: мы не любим приказаний; нам не по сердцу чересчур бдительная опека правительства; отпусти нас посвободнее, может быть, мы и сами
пойдем по тому же пути, который нам указывают; но если же заставят нас
идти, то непременно возопием; оттуда же, мне кажется, происходит и ненависть ко всякого рода воеводам.
— А, вот он,
университет! Вот он, я вижу, сидит
в этих словах! — кричал Александр Иваныч. — Это гуманность наша, наш космополитизм, которому все равно, свой или чужой очаг. Поляки, сударь, вторгались всегда
в нашу историю: заводилась ли крамола
в царском роде — они тут;
шел ли неприятель страшный, грозный, потрясавший все основы народного здания нашего, — они
в передних рядах у него были.
— Я?.. Кто же другой, как не ты!.. — повторил полковник. — Разве про то тебе говорят, что ты
в университет идешь, а не
в Демидовское!
Когда он пришел
в университет, его
послали в большую математическую аудиторию.
Ему говорят:
иди ко мне
в рабство,
в такое рабство, при котором придется убивать даже отца родного, и он, очень часто ученый, прошедший все науки
в университете, покорно подставляет шею под хомут.
Такое развитие почти неизвестно мужчине; нашего брата учат, учат и
в гимназиях, и
в университетах, и
в бильярдных, и
в других более или менее педагогических заведениях, а все не ближе, как лет
в тридцать пять, приобретаем, вместе с потерею волос, сил, страстей, ту ступень развития и пониманья, которая у женщины вперед
идет,
идет об руку с юностью, с полнотою и свежестью чувств.
Но он
в эту аудиторию не принес той чистой любви к науке, которая его сопровождала
в Московском
университете; как он ни обманывал себя, но медицина была для него местом бегства: он
в нее
шел от неудач,
шел от скуки, от нечего делать; много легло уже расстояния между веселым студентом и отставным чиновником, дилетантом медицины.
И время
шло, и два выбора прошли, и пришло время везти Володю
в университет.
Она довольно приветливо для ее геральдического величия протянула мне руку и спросила, давно ли я из-за границы, где жил и чем занимался. Получив от меня на последний вопрос ответ, что я отставным корнетом
пошел доучиваться
в Боннский
университет, она меня за это похвалила и затем прямо спросила...
Сам я, однако, русский, а
в чины произошел таким образом, что
в Харьковском
университете экзамен на уездного учителя выдержал; но матушка пожелала, чтоб я вышел из учителей и
пошел в чиновники.
Когда приехали
в университет, Рассудина осталась ждать у ворот, а Лаптев
пошел в канцелярию; немного погодя он вернулся и вручил Рассудиной пять квитанций.
Аристарх, шестнадцати лет,
пошел служить к купцу; сестру Леокадию взяла тетка и увезла куда-то к Ливнам, а Нестора, имевшего четырнадцать лет, призрел дядя, бедный брат Ульяны Петровны, добившийся кафедры
в московском
университете.
Вдруг
в один вечер собралось к Григорью Иванычу много гостей: двое новых приезжих профессоров, правитель канцелярии попечителя Петр Иваныч Соколов и все старшие учителя гимназии, кроме Яковкина; собрались довольно поздно, так что я ложился уже спать; гости были веселы и шумны; я долго не мог заснуть и слышал все их громкие разговоры и взаимные поздравления: дело
шло о новом
университете и о назначении
в адъюнкты и профессоры гимназических учителей.
— Эх, господа! господа! А еще ученые, еще докторами зоветесь!
В университетах были. Врачи! целители! Разве так-то можно насиловать женщину, да еще больную! Стыдно, стыдно, господа! Так делают не врачи, а разве… палачи. Жалуйтесь на меня за мое слово, кому вам угодно, да старайтесь, чтобы другой раз вам этого слова не сказали. Пусть бог вас простит и за нее не заплатит тем же вашим дочерям или женам.
Пойдем, Настя.
‹…› Когда по окончании экзамена я вышел на площадку лестницы старого
университета, мне и
в голову не пришло торжествовать какой-нибудь выходкой радостную минуту. Странное дело! я остановился спиною к дверям коридора и почувствовал, что связь моя с обычным прошлым расторгнута и что, сходя по ступеням крыльца, я от известного
иду к неизвестному.
— И прекрасно делаете, почтеннейший.
Идешь, надо узнать, к кому обратиться
в университете: к сторожу или к его жене. А какой факультет?
Затем Александр Иванович, наполнив свежестертым табаком круглую табакерку,
шел в спальню переменить ермолку на рыжеватый, деревянным маслом подправленный, парик и, надев форменный фрак, поджидал Аполлона, который
в свою очередь
в студенческом сюртуке и фуражке бежал пешком за отцом через оба каменных моста и Александровский сад до Манежа, где Аполлон сворачивал
в университет, а отец продолжал путь до присутственных мест.
Вокруг меня становилось пусто. Начинались студенческие волнения, — смысл их был не понятен мне, мотивы — не ясны. Я видел веселую суету, не чувствуя
в ней драмы, и думал, что ради счастья учиться
в университете можно претерпеть даже истязания. Если б мне предложили: «
Иди, учись, но за это, по воскресеньям, на Николаевской площади мы будем бить тебя палками!» — я, наверное, принял бы это условие.
Зайдя
в крендельную Семенова, я узнал, что крендельщики собираются
идти к
университету избивать студентов.
Лет восьмнадцати, наконец, оставшись после смерти ее полным распорядителем самого себя, он решился поступить
в тамошний
университет с твердым намерением трудиться, работать, заниматься и, наконец, образовать из себя ученого человека, во
славу современникам и для блага потомства, намерение, которое имеют почти все студенты
в начальные месяцы первого курса.
Он кончит школу,
пойдет в гимназию… потом —
университет… он будет доктором, мне кажется!
Она прозвала его старичком и всем своим знакомым рассказывала, что постояльца ей просто бог
послал, что он второй феномен, что этакой скромности она даже сама
в девицах не имела, что он, кроме
университета, никуда даже шагу не сделал, а уж не то чтобы заводить какие-нибудь дебоширства.
Между тем
в университете шел экзамен.
Родственных связей ни у Фигуры, ни у Христи никаких не было. Христя была «безродна сыротина», а у Фигуры (правильно Вигуры) хотя и были родственники, из которых один служил даже
в университете профессором, — но наш куриневский Фигура с этими Вигурами никаких сношений не имел — «бо воны з панами знались», а это, по мнению Фигуры, не то что нехорошо, а «якось — не до шмыги» (то есть не
идет ему).
У нас
в университете составились спектакли, которые упрочили мою актерскую
славу.
В самых последних числах июня, когда наши экзамены приходили к окончанию, воротился я из
университета на свою квартиру и по какому-то странному побуждению, еще не пообедав, взял рампетку и, несмотря на палящий зной,
пошел в овраги, находившиеся неподалеку от моего флигеля.
На другой день поутру явились мы с Панаевым
в университет за полчаса до начала лекций, чтобы успеть рассказать о своих приобретениях и чтобы узнать, удачна ли была ловля наших соперников; мы знали, что они также собирались
идти за город.
У нас
в университете шли экзамены, которые не имели и не могли иметь формы и условий настоящих университетских экзаменов.
Воинственному настроению
в Казанском
университете была особенная причина, кроме любви к отчизне и любви к народной
славе.
Петрин. Можете говорить, сколько вам угодно… Петрин… Петрин… Что Петрин? (Кладет газету
в карман.) Петрин, может быть,
в университете обучался, кандидат прав, может быть… Вам это известно?.. Ученое звание за мной до гроба останется… Так-то-с. Надворный советник… Вам это известно? И пожил побольше вашего. Шестой десяточек,
слава богу, доживаю.
Так, например, недавно были напечатаны «Сумасшедший дом» Воейкова [Речь
идет о стихотворении А. Ф. Воейкова «Дом сумасшедших», напечатанном (
в первоначальной редакции)
в «Сборнике, издаваемом студентами императорского Петербургского
университета», СПб.
339–343.], пародия Батюшкова на «Певца во стане русских воинов» [Пародия Батюшкова на «Певца во стане русских воинов» Жуковского — «Певец
в Беседе славянороссов» (или «Певец
в Беседе любителей русского слова») — была опубликована М. Н. Лонгиновым
в «Современнике», 1856, кн. V.] и пр.; так представлены были (
в «Записках» г. Лонгинова [Речь
идет о «Библиографических записках» М. Н. Лонгинова, печатавшихся
в «Современнике»
в 1856–1857 гг. (см. также «Сочинения М. Н. Лонгинова», т. I, M. 1915).],
в «Сборнике» студентов СПб.
университета) новые интересные сведения о мартинистах, о Радищеве, о Новикове [О Радищеве см. заметку М. Н. Лонгинова «Алексей Михайлович Кутузов и Александр Николаевич Радищев (1749–1802)»
в кн. VIII «Современника» за 1856 г.
Вскоре мое мрачное настроение понемногу рассеялось: пока я был
в университете, мне самому ни
в чем не приходилось нести ответственности. Но когда я врачом приступил к практике, когда я на деле увидел все несовершенство нашей науки, я почувствовал себя
в положении проводника, которому нужно ночью вести людей по скользкому и обрывистому краю пропасти: они верят мне и даже не подозревают, что
идут над пропастью, а я каждую минуту жду, что вот-вот кто-нибудь из них рухнет вниз.
— О, помилуйте! до того ли им теперь! — перебил студент. —
В университете идет дело поважней моего личного самолюбия. Да и едва ли шутка: мы, надо сознаться, слишком скоры на самые решительные приговоры.